11BabiYar.md

БАБИЙ ЯР

BABI YAR

Она ходила читать приказ, быстро прочла и ушла: у листков с приказом вообще никто долго не задер­живался и разговоров не возникало.

She went to read the order, quickly read it and left: no one lingered at the leaflets with the order for a long time and there were no conversations.

Весь день и вечер шли обсуждения и предполо­жения. У нее были отец и мать, дряхлые уже, мать перед приходом немцев вышла из больницы после операции, вот все думали: как же ей ехать? Стари­ки были уверены, что на Лукьяновке всех посадят в поезд и повезут на советскую территорию.

All day and evening there were discussions and suggestions. She had a father and mother, already decrepit, her mother left the hospital after the operation before the arrival of the Germans, so everyone thought: how can she go? The old people were sure that in Lukyanovka everyone would be put on a train and taken to Soviet territory.

Муж Дины был русским, фамилия ее русская, кроме того, и внешность совсем не еврейская. Дина была скорее похожа на украинку и знала украин­ский язык. Спорили, гадали, думали и решили, что старики поедут, а Дина их проводит, посадит в по­езд, сама же останется с детьми — и будь, что будет.

Dina's husband was Russian, her surname is Russian, in addition, and her appearance is not at all Jewish. Dina looked more like a Ukrainian and knew the Ukrainian language. They argued, wondered, thought, and decided that the old people would go, and Dina would see them off, put them on the train, and she herself would stay with the children - and come what may.

Отец был стекольщиком, они с матерью жили на Тургеневской, дом 27. Дина с детьми — на Воровско­го, дом 41.

His father was a glazier, he and his mother lived on Turgenevskaya, house 27. Dina and her children lived on Vorovskogo, house 41.

Она пошла домой поздно, пыталась заснуть, но так и не спала в ту ночь. По двору все время бега­ли, топотали: ловили одну девушку из этого дома. Эта девушка спасалась на чердаке, потом пыта­лась спуститься по пожарной лестнице, мужские го­лоса кричали: »Вон она!»

She went home late, tried to sleep, but did not sleep that night. They were running around the yard all the time, stomping: they were catching one girl from this house. This girl escaped in the attic, then tried to go down the fire escape, male voices shouted: “There she is!”

Дело в том, что перед приходом немцев эта де­вушка говорила:

The fact is that before the arrival of the Germans, this girl said:

— Они ни за что не войдут в Киев, а если вой­дут, я оболью дом керосином и подожгу.

• They will never enter Kyiv, and if they enter, I will douse the house with kerosene and set it on fire.

Так вот теперь жена дворника вспомнила это и, боясь, как бы она в самом деле не подожгла, зая­вила немцам, и как раз в эту ночь ее ловили.

So now the janitor's wife remembered this and, fearing that she would really set it on fire, told the Germans, and just that night she was caught.

Это была муторная, напряженная, жуткая ночь. Дину всю трясло. Она так и не поняла, схватили ту девушку, или нет.

It was a dreary, tense, eerie night. Dean was shaking all over. She didn't know if that girl had been captured or not.

Когда стало светать, она умылась, причесалась, взяла документы и пошла к старикам на Тургенев­скую — это рядом. На улицах было необычно много народу; все куда-то деловито спешили с вещами.

When it began to get light, she washed her face, combed her hair, took the documents and went to the old people on Turgenevskaya - it's nearby. The streets were unusually crowded; everyone was busily hurrying with things.

У родителей она была в седьмом часу утра. Весь дом не спал. Уезжающие прощались с соседями, обещали писать, поручали им квартиры, вещи, ключи.

She was with her parents at seven o'clock in the morning. The whole house did not sleep. Those leaving said goodbye to their neighbors, promised to write, entrusted them with apartments, things, keys.

Старики много нести не могли, ценностей у них не было, просто взяли необходимое и еду. Дина на­дела на спину рюкзак, и в восьмом часу утра они вышли.

The old people couldn’t carry much, they didn’t have any valuables, they just took what they needed and food. Dina put a backpack on her back, and at eight o'clock in the morning they left.

По Тургеневской шло много людей, но на улице Артема уже было сплошное столпотворение. Люди с узлами, с колясками, разные двуколки, подводы, изредка даже грузовики — все это стояло, потом подвигалось немного, снова стояло.

A lot of people were walking along Turgenevskaya, but Artyom Street was already full of pandemonium. People with bundles, with carriages, various gigs, carts, occasionally even trucks - all this stood still, then moved a little, stood still again.

Был сильный говор, гул толпы, и было похоже на демонстрацию, когда улицы так же запружены народом, но не было флагов, оркестров и торжества.

There was a strong conversation, the rumble of the crowd, and it looked like a demonstration, when the streets were also crowded with people, but there were no flags, orchestras and celebrations.

Странно с этими грузовиками: откуда их добы­вали? Было, что целый дом складывался и нанимал под вещи транспорт, и так уж они все держались по бокам своей подводы или грузовика. Среди уз­лов и чемоданов лежали больные, гроздьями сиде­ли детишки. Грудных детей иногда везли по двое, по трое в одной коляске.

It's strange with these trucks: where did they get them from? It used to be that the whole house folded up and hired transport for things, and so they all kept to the sides of their cart or truck. Among the bundles and suitcases lay the sick, the children sat in clusters. Infants were sometimes carried in twos, threes in one stroller.

Очень много было провожающих: соседи, друзья, родственники, украинцы и русские, помогали нести вещи, вели больных, а то и несли их на закорках.

There were a lot of people seeing off: neighbors, friends, relatives, Ukrainians and Russians, helped carry things, led the sick, and even carried them on their backs.

Все это шествие двигалось очень медленно, а ули­ца Артема очень длинная. У одних ворот стояли немецкие солдаты, смотрели, особенно на девушек. Видимо, Дина им понравилась, они стали звать ее во двор, показывая, что, мол, нужно вымыть полы:

All this procession moved very slowly, and Artyom Street is very long. German soldiers were standing at one of the gates, watching, especially at the girls. Apparently, they liked Dina, they began to call her into the yard, showing that, they say, they need to wash the floors:

— Ком вашен!

• Who is yours!

Она отмахнулась. Очень, очень долго, до одури долго длилось это гудящее шествие, эта «демонст­рация» с толкотней, разговорами и детским плачем. Дина была в меховой шубке, ей стало жарко.

She waved it off. For a very, very long time, this buzzing procession, this “demonstration” with hustle, talk and children's crying, lasted for a stupefyingly long time. Dina was in a fur coat, she felt hot.

Лишь где-то после обеда дошли до кладбищ. Она помнит, что направо была длинная кирпичная сте­на еврейского кладбища с воротами.

Only somewhere in the afternoon we reached the cemeteries. She remembers that to the right was a long brick wall of a Jewish cemetery with a gate.

Здесь поперек улицы было проволочное заграж­дение, стояли противотанковые ежи — с проходом посредине, и стояли цепи немцев с бляхами на гру­ди, а также украинские полицаи в черной форме с серыми обшлагами.

Here, across the street, there was a wire fence, there were anti-tank hedgehogs - with a passage in the middle, and there were chains of Germans with badges on their chests, as well as Ukrainian policemen in black uniforms with gray cuffs.

Очень рослый деятельный дядька в украинской вышитой сорочке, с казацкими висящими усами, очень приметный, распоряжался при входе. Толпа валила в проход мимо него, но обратно никто не выходил, только изредка с криками проезжали по­рожняком извозчики: они уже где-то там сгрузили вещи и теперь перли против толпы, орали, разма­хивали кнутами, это создавало толкучку и ругань.

A very tall, active man in an embroidered Ukrainian shirt, with a Cossack hanging mustache, very conspicuous, ordered at the entrance. The crowd poured into the passage past him, but no one came back, only occasionally, empty cabs drove by shouting: they had already unloaded things somewhere and now they were yelling against the crowd, yelling, brandishing whips, this created a flea market and swearing.

Все было очень непонятно. Дина посадила стари­ков у ворот кладбища, а сама пошла посмотреть, что делается впереди.

Everything was very incomprehensible. Dina sat the old people at the cemetery gates, and she herself went to see what was going on ahead.

Как и многие другие, она до сих пор думала, что там стоит поезд. Слышалась какая-то близкая стрельба, в небе низко кружил самолет, и вообще вокруг было тревожно-паническое настроение.

Like many others, she still thought there was a train there. Some kind of close shooting was heard, a plane was circling low in the sky, and in general there was an anxious and panic mood around.

В толпе обрывки разговоров:

In the crowd, snippets of conversations:

— Это война, война! Нас вывозят подальше, где спокойнее.

This is war, war! We are taken away, where it is quieter.

— А почему только евреев?

Why only Jews?

Какая-то бабушка весьма авторитетным голосом предполагала:

Some grandmother suggested in a very authoritative voice:

— Ну потому, что они — родственная немцам на­ция, их решили вывезти в первую очередь.

• Well, because they are a nation related to the Germans, they decided to take them out in the first place.

Дина с трудом проталкивалась в толпе, все боль­ше беспокоясь, и тут увидела, что впереди все складывают вещи. Разные носильные вещи, узлы и чемоданы в кучу налево, все продукты — направо.

Dina pushed her way through the crowd with difficulty, becoming more and more worried, and then she saw that everyone was stacking things in front. Various clothes, bundles and suitcases in a pile to the left, all products to the right.

А немцы направляют всех дальше по частям: от­правят группу, ждут, потом через какой-то интер­вал опять пропускают, считают, считают... стоп. Как бывает, в магазин за ситцем пропускают очередь десятками.

And the Germans send everyone further in parts: they send a group, they wait, then after some interval they let them through again, count, count ... stop. As it happens, dozens of people pass the line to the store for chintz.

Опять разговоры в шуме и гаме:

Again conversations in noise and din:

— Ага, вещи идут, конечно, багажом: там разбе­ремся на месте.

• Yeah, things go, of course, luggage: we'll sort it out on the spot.

— Какое там разберемся, такая пропасть вещей, их просто поровну между всеми поделят, вот вам и не будет богатых и бедных.

• What can we figure out there, such an abyss of things, they will simply be divided equally among everyone, so you will not have rich and poor.

Дине стало жутко. Ничего похожего на вокзал железной дороги. Она еще не знала, что это, но всей душой почувствовала, что это не вывоз. Все что угодно, только не вывоз.

Dina was terrified. Nothing like a railway station. She did not yet know what it was, but with all her heart she felt that this was not export. Anything but export.

Особенно странными были эти близкие пулемет­ные очереди. Она все еще не могла и мысли допу­стить, что это расстрел. Во-первых, такие огромные массы людей! Так не бывает. И потом — зачем?!

Especially strange were these close machine-gun bursts. She still could not even think that this was an execution. First, such huge masses of people! It doesn't happen. And then - why?!

Можно уверенно предположить, что большинство чувствовало то же, что и Дина, чувствовало нелад­ное, но продолжало цепляться за это «нас вывозят» вот еще по каким причинам.

It can be confidently assumed that the majority felt the same as Dina, felt something was wrong, but continued to cling to this “we are being taken out” for another reason.

[Когда вышел приказ, девять евреев из десяти слыхом не слыхали о каких-то фашистских зверст­вах над евреями.

[When the order came out, nine Jews out of ten had never heard of any fascist atrocities against the Jews.

До самой войны советские газеты лишь расхваливали да превозносили Гитлера — лучшего друга Советского Союза и ничего не сооб­щали о положении евреев в Германии и Польше. Среди киевских евреев можно было найти даже восторженных поклонников Гитлера как талантли­вого государственного деятеля.

Until the war, Soviet newspapers only praised and extolled Hitler, the best friend of the Soviet Union, and did not report anything about the situation of Jews in Germany and Poland. Among Kyiv Jews one could even find enthusiastic admirers of Hitler as a talented statesman.

С другой стороны,] старики рассказывали, как немцы были на Украине в 1918 году, и тогда они евреев не трогали, наоборот, весьма неплохо отно­сились к ним, потому что — похожий язык и все такое...

On the other hand,] the old people told how the Germans were in Ukraine in 1918, and then they did not touch the Jews, on the contrary, they treated them quite well, because - a similar language and all that ...

Старики говорили:

The old people said:

— Немцы есть разные, но в общем это культурные и порядочные люди, это вам не дикая Россия, это Европа — и европейская порядочность.

• The Germans are different, but in general they are cultured and decent people, this is not wild Russia for you, this is Europe - and European decency.

Или такой — уже совсем свежий — факт. Два дня назад какие-то люди на улице Воровского зах­ватили квартиру эвакуированной еврейской семьи. Оставшиеся в доме родственники пошли в штаб ближайшей немецкой части и пожаловались. Тут же явился офицер, строго приказал освободить квар­тиру и любезно поклонился евреям: «Пожалуйста, всё в порядке». Это было буквально позавчера, и все это видели, и об этом сразу разнеслись слухи. А ведь немцы очень последовательны и логичны, уж чем-чем, а последовательностью они отличались всегда.

Or such - already absolutely fresh - the fact. Two days ago, some people on Vorovskogo Street seized the apartment of an evacuated Jewish family. The relatives who remained in the house went to the headquarters of the nearest German unit and complained. Immediately an officer appeared, sternly ordered the apartment to be vacated and kindly bowed to the Jews: “Please, everything is in order.” It was literally the day before yesterday, and everyone saw it, and rumors immediately spread about it. But the Germans are very consistent and logical, something, and they always differed in consistency.

Но если это не вывоз, то что же тут делается?

But if this is not export, then what is being done here?

Дина говорит, что в этот момент она чувствовала только какой-то животный ужас и туман — состоя­ние, ни с чем не сравнимое.

Dina says that at that moment she felt only some kind of animal horror and fog - a state incomparable to anything.

С людей снимали теплые вещи. Солдат подошел к Дине, быстро и без слов ловко снял с нее шубку.

People were stripped of warm clothes. The soldier went up to Dina, quickly and without a word deftly took off her fur coat.

Тут она кинулась назад. Отыскала стариков у ворот, рассказала, что видела. Отец сказал:

Here she rushed back. She found the old men at the gate, told what she had seen. Father said:

— Доченька, ты нам уже не нужна. Уходи. Она пошла к заграждению. Тут довольно много людей добивались, чтобы их выпустили назад. Тол­па валом валила навстречу. Усач в вышитой сорочке все так же кричал, распоряжался. Все называли его «пан Шевченко». Может, это была его подлин­ная фамилия, может, кто-то назвал его так за усы, но звучало это довольно дико, как «пан Пушкин», «пан Достоевский». Дина протолкалась к нему и стала объяснять, что вот провожала, что у нее ос­тались в городе дети, она просит, чтобы ее выпустили.

“Daughter, we don’t need you anymore. Leave. She went to the fence. There were quite a few people here trying to be let out. The crowd surged forward. The mustachioed man in the embroidered shirt was still shouting and ordering. Everyone called him "Pan Shevchenko." Maybe it was his real name, maybe someone called him that because of his mustache, but it sounded pretty wild, like “Pan Pushkin”, “Pan Dostoevsky”. Dina pushed her way to him and began to explain that she was seeing him off, that she had children left in the city, she asked to be let out.

Он потребовал паспорт. Она достала. Он посмот­рел графу «национальность» и воскликнул:

He asked for a passport. She got it. He looked at the column "nationality" and exclaimed:

— Э, жидивка! Назад!

• Hey, yid! Back!

Тут Дина окончательно поняла: это расстрели­вают.

Then Dina finally understood: they were shooting.

Судорожно она стала рвать паспорт на мелкие ку­сочки. Она бросала их под ноги, налево, направо. Пошла обратно к старикам, но ничего им не сказа­ла, чтобы не волновать преждевременно.

Convulsively, she began to tear the passport into small pieces. She threw them at her feet, to the left, to the right. She went back to the old people, but did not say anything to them, so as not to excite them prematurely.

Хотя она была уже без шубки, ей стало очень душно. Вокруг было много народу, плотная толпа, испарения; ревут потерявшиеся дети; некоторые, сидя на узлах, обедают. Она еще подумала: «Как они могут есть? Неужели до сих пор не понимают?»

Although she was already without a fur coat, she became very stuffy. There were a lot of people around, a dense crowd, evaporation; lost children roar; some, sitting on knots, dine. She also thought, “How can they eat? Do they still not understand?

Тут стали командовать, кричать, подняли всех си­девших, подвинули дальше, и задние напирали — получалась какая-то немыслимая очередь. Сюда кладут одни вещи, туда — другие вещи, толкают­ся, выстраиваются. В этом хаосе Дина потеряла сво­их стариков, высматривала, увидела, что их отправляют в группе дальше, а перед Диной очередь остановилась.

Then they began to command, shout, they raised everyone who was sitting, moved them further, and the back ones pressed in - some kind of unthinkable line turned out. Some things are put here, other things are put there, pushing, lining up. In this chaos, Dina lost her old people, looked out, saw that they were being sent further in a group, and the queue stopped in front of Dina.

Стояли. Ждали. Она вытягивала шею, чтобы по­нять, куда повели отца и мать. Вдруг подошел ог­ромнейший немец и предложил:

Were standing. We waited. She craned her neck to understand where her father and mother were being taken. Suddenly a huge German came up and offered:

Иди со мной спать, а я тебя выпущу.

Come sleep with me and I'll let you out.

Она посмотрела на него, как на ненормального, он отошел. Наконец, стали пропускать ее группу.

She looked at him like he was crazy, he walked away. Finally, her group began to pass.

Говор затих, все умолкли, словно оцепенели, и до­вольно долго молча шли, а по сторонам стояли ше­ренгами фашисты. Впереди показались цепи сол­дат с собаками на поводках. Позади себя Дина услышала:

The conversation died down, everyone was silent, as if numb, and for quite a long time they walked in silence, and the Nazis stood in ranks on the sides. Ahead appeared chains of soldiers with dogs on leashes. Behind her she heard:

— Дети мои, помогите пройти, я слепой. Она обхватила старика за пояс и пошла вместе с ним.

• My children, help me to pass, I am blind. She grabbed the old man by the waist and walked with him.

— Дедушка, куда нас ведут? — спросила она.

"Grandfather, where are they taking us?" she asked.

— Детка, — сказал он, — мы идем отдать Богу последний долг.

“Baby,” he said, “we are going to pay our last debt to God.

В этот момент они вступили в длинный проход между двумя шеренгами солдат и собак. Этот кори­дор был узкий, метра полтора. Солдаты стояли пле­чом к плечу, у них были закатаны рукава, и у всех имелись резиновые дубинки или большие палки.

At that moment they entered a long passage between two lines of soldiers and dogs. This corridor was narrow, a meter and a half. The soldiers stood shoulder to shoulder, their sleeves were rolled up, and they all carried rubber clubs or large sticks.

И на проходящих людей посыпались удары.

And blows rained down on the passing people.

Спрятаться или уклониться было невозможно. Жесточайшие удары, сразу разбивающие в кровь, сыпались на головы, на спины и плечи слева и справа. Солдаты кричали «Шнель! Шнель!» и весе­ло хохотали, словно развлекались аттракционом, они исхитрялись как-нибудь покрепче ударить в уяз­вимые места, под ребра, в живот, в пах.

It was impossible to hide or dodge. The most severe blows, immediately breaking into blood, rained down on the heads, on the backs and shoulders on the left and on the right. The soldiers shouted “Schnel! Schnel! and laughed merrily, as if they were having fun with an attraction, they contrived somehow to hit harder in vulnerable places, under the ribs, in the stomach, in the groin.

Все закричали, женщины завизжали. Словно кадр в кино, перед Диной промелькнуло: знакомый парень с ее улицы, очень интеллигентный, хорошо одетый, рыдает.

Everyone screamed, the women screamed. Like a frame in a movie, it flashed before Dina: a familiar guy from her street, very intelligent, well-dressed, was crying.

Она увидела, что люди падают. На них тотчас спускали собак. Человек с криком подхватывался, но кое-кто оставался на земле, а сзади напирали, и толпа шла прямо по телам, растаптывая их.

She saw that people were falling. The dogs were immediately lowered on them. A man was picked up with a cry, but some remained on the ground, and they pushed from behind, and the crowd went straight over the bodies, trampling them.

У Дины в голове от всего этого сделался какой-то мрак. Она выпрямилась, высоко подняла голову и шла, как деревянная, не сгибаясь. Ее, кажется, искалечили, но она плохо чувствовала и сообража­ла, у нее стучало только одно: «Не упасть, не упасть».

Dina's head went dark from all this. She straightened up, raised her head high and walked like a wooden one, without bending. It seems that she was crippled, but she felt and thought badly, she had only one knock: "Do not fall, do not fall."

Обезумевшие люди вываливались на оцепленное войсками пространство — этакую площадь, порос­шую травой. Вся трава была усыпана бельем, обувью, одеждой.

Crazed people poured out onto a space cordoned off by troops - a kind of square overgrown with grass. All the grass was strewn with linen, shoes, clothes.

Украинские полицаи, судя по акценту —- не мест­ные, а явно с запада Украины, грубо хватали лю­дей, лупили, кричали:

Ukrainian policemen, judging by the accent - not local, but clearly from the west of Ukraine, roughly grabbed people, beat them, shouted:

— Роздягаться! Швидко! Быстро! Шнель!

• Get loose! Shvidko! Fast! Schnel!

Кто мешкал, с того сдирали одежду силой, били ногами, кастетами, дубинками, опьяненные злобой, в каком-то садистском раже.

Those who hesitated were stripped of their clothes by force, kicked, with brass knuckles, clubs, intoxicated with anger, in some kind of sadistic rage.

Ясно, это делалось для того, чтобы толпа не мог­ла опомниться. Многие голые люди были все в крови.

Obviously, this was done so that the crowd could not come to their senses. Many naked people were covered in blood.

Со стороны группы голых и куда-то уводимых Дина услышала, как мать кричит ей, машет рукой:

From the side of the group of naked and being taken away somewhere, Dina heard her mother shouting to her, waving her hand:

— Доченька, ты не похожа! Спасайся! Их угнали. Дина решительно подошла к полицаю и спросила, где комендант. Сказала, что она прово­жающая, попала случайно.

“Daughter, you are not the same! Save yourself! They were stolen. Dina resolutely approached the policeman and asked where the commandant was. She said that she was seeing off, got by accident.

Он потребовал документы. Она стала доставать из сумочки, но он сам взял сумочку, пересмотрел ее всю. Там были деньги, трудовая книжка, профсоюзный билет, где национальность не указывается. Фамилия «Проничева» полицая убеждала. Сумочку он не вернул, но указал на бугорок, где сидела куч­ка людей:

He demanded documents. She began to get out of her purse, but he took the purse himself, reviewed it all. There was money, a work book, a trade union card, where nationality is not indicated. The surname "Pronicheva" convinced the policeman. He did not return the purse, but pointed to a hillock where a bunch of people were sitting:

— Сидай отут. Жидив перестреляем — тоди выпустым.

• Sit down. Let's shoot the Zhidiv - todi let out.

Дина подошла к бугорку и села. Все тут молчали, ошалелые. Она боялась поднять лицо: а вдруг кто-нибудь ее здесь узнает, случайно совершенно, и закричит: «Она — жидовка!» Чтобы спастись, эти люди ни перед чем не остановятся. Поэтому она ста­ралась ни на кого не смотреть, и на нее не смотре­ли. Только сидевшая рядом бабушка в пушистом вя­заном платке тихо пожаловалась Дине, что прово­жала невестку и вот попала... А сама она украинка, никакая не еврейка, и кто бы мог подумать, что вый­дет такое с этим провожанием.

Dina went to the hillock and sat down. Everyone here was silent, dazed. She was afraid to raise her face: what if someone here recognizes her, completely by accident, and shouts: “She is a Jewess!” These people will stop at nothing to save themselves. So she tried not to look at anyone, and no one looked at her. Only the grandmother sitting next to her in a fluffy knitted scarf quietly complained to Dina that she had seen off her daughter-in-law and now she got ... And she herself is Ukrainian, not Jewish at all, and who would have thought that this would come out with this seeing off.

Здесь все были провожающие.

Here everyone was seeing off.

Так они сидели, и прямо перед ними, как на сцене, происходил этот кошмар: из коридора партия за партией вываливались визжащие, избитые люди, их принимали полицаи, лупили, раздевали — и так без конца.

So they sat, and right in front of them, as if on a stage, this nightmare was happening: batch after batch of screeching, beaten people fell out of the corridor, they were received by the policemen, beaten, undressed - and so on endlessly.

Дина уверяет, что некоторые истерически хохота­ли, что она своими глазами видела, как несколько человек за то время, что раздевались и шли на рас­стрел, на глазах становились седыми.

Dina assures that some laughed hysterically, that she saw with her own eyes how several people, during the time that they undressed and went to be shot, became gray-haired in front of their eyes.

Голых людей строили небольшими цепочками и вели в прорезь, наспех прокопанную в обрывистой песчаной стене. Что за ней — не было видно, но от­туда неслась стрельба, и возвращались оттуда толь­ко немцы и полицаи, за новыми цепочками.

Naked people were built in small chains and led into a slot hastily dug in a steep sandy wall. What was behind it was not visible, but shooting was coming from there, and only Germans and policemen returned from there, for new chains.

Матери особенно копошились над детьми, поэтому время от времени какой-нибудь немец или полицай, рассердясь, выхватывал у матери ребенка, подходил к песчаной стене и, размахнувшись, швырял его че­рез гребень, как полено.

Mothers especially fussed over the children, so from time to time some German or policeman, getting angry, snatched the child from the mother, approached the sandy wall and, swinging, threw it over the ridge like a log.

Дину словно обручами схватило, она долго-долго сидела, втянув голову в плечи, боясь взглянуть на соседей, потому что их все прибывало. Она уже не воспринимала ни криков, ни стрельбы.

Dina seemed to be seized by hoops, she sat for a long, long time, pulling her head into her shoulders, afraid to look at her neighbors, because they were all arriving. She no longer perceived any screams or shooting.

Стало темнеть.

It began to get dark.

Вдруг подъехала открытая машина, и в ней — высокий, стройный, очень элегантный офицер со стеком в руке. Было похоже, что он здесь главный. Рядом с ним был русский переводчик.

Suddenly an open car drove up, and in it was a tall, slender, very elegant officer with a glass in his hand. It looked like he was in charge here. Next to him was a Russian translator.

— Кто такие? — спросил офицер через перевод­чика у полицая, указывая на бугорок, где сидело уже человек пятьдесят.

• Who are they? the officer asked the policeman through an interpreter, pointing to a hillock where about fifty people were already sitting.

— Цэ наши люды, — ответил полицай. — Нэ зналы, треба их выпустыть. Офицер как закричит:

“Tse our people,” the policeman answered. “We didn’t know, we need to let them out. The officer will shout:

— Немедленно расстрелять! Если хоть один отсю­да выйдет и расскажет по городу, завтра ни один жид не придет.

• Shoot immediately! If at least one of them comes out of here and tells about the city, tomorrow not a single Jew will come.

Переводчик добросовестно перевел это полицаю, а люди на бугорке сидели и слушали.

The translator conscientiously translated this to the policeman, and the people on the hillock sat and listened.

— А ну, пишлы! Ходимо! Поднимайсь! — закри­чали полицаи.

• Well, write! Let's go! Get up! the policemen shouted.

Люди, как пьяные, поднялись. Время было уже позднее, может, потому эту партию не стали разде­вать, а так и повели одетыми в прорезь.

The people got up like they were drunk. The time was already late, maybe that's why this party was not undressed, but they were led dressed through the slot.

Дина шла примерно во втором десятке. Минова­ли коридор прокопа, и открылся песчаный карьер с почти отвесными стенами. Было уже полутемно. Дина плохо разглядела этот карьер. Всех гуськом, быстро, торопя, послали влево — по очень узкому выступу.

Dina was in the second ten. We passed the corridor of the pit, and a sand pit with almost sheer walls opened up. It was already dark. Dina didn't get a good look at this quarry. Everyone was sent in single file, quickly, in a hurry, to the left - along a very narrow ledge.

Слева была стена, справа яма, а выступ, очевидно, был вырезан специально для расстрела, и был он такой узкий, что, идя по нему, люди инстинктивно жались к песчаной стенке, чтобы не свалиться.

There was a wall on the left, a pit on the right, and the ledge, obviously, was cut out specifically for execution, and it was so narrow that, walking along it, people instinctively pressed against the sandy wall so as not to fall off.

Дина глянула вниз, и у нее закружилась голова—­так ей показалось высоко. Внизу было море окрова­вленных тел. На противоположной стороне карьера она успела разглядеть установленные ручные пу­леметы, и там было несколько немецких солдат. Они жгли костер, на котором варили, похоже, кофе.

Dina looked down, and her head began to spin—it seemed so high to her. Below was a sea of bloodied bodies. On the opposite side of the quarry, she managed to make out the mounted light machine guns, and there were several German soldiers. They burned a fire on which they brewed, it seems, coffee.

Когда всю цепочку загнали на выступ, один из немцев отделился от костра, взялся за пулемет и начал стрелять.

When the whole chain was driven onto the ledge, one of the Germans separated from the fire, took up a machine gun and began to shoot.

Дина не столько увидела, сколько почувствовала, как с выступа повалились тела и как трасса пуль приближается к ней. У нее мелькнуло: «Сейчас я... Сейчас!» Не дожидаясь, она бросилась вниз, сжав кулаки.

Dina not only saw, but felt how bodies fell from the ledge and how the track of bullets was approaching her. It flashed through her: "Now I ... Now!" Without waiting, she threw herself down, clenching her fists.

Ей показалось, что она летела целую вечность, ве­роятно, было действительно высоко. При падении она не почувствовала ни удара, ни боли. Сначала ее обдало теплой кровью, и по лицу потекла кровь, так, словно она упала в ванну с кровью. Она ле­жала, раскинув руки, закрыв глаза.

It seemed to her that she had been flying for an eternity, it was probably really high. When she fell, she did not feel any blow or pain. At first she was covered with warm blood, and blood ran down her face, as if she had fallen into a bath of blood. She lay with her arms outstretched, her eyes closed.

Слышала какие-то утробные звуки, стоны, икоту, плач вокруг и из-под себя: было много недобитых. Вся эта масса тел чуть заметно пошевеливалась, оседая, уплотняясь от движения заваленных жи­вых.

I heard some uterine sounds, groans, hiccups, crying around and from under me: there were many unfinished. All this mass of bodies moved slightly noticeably, settling, condensing from the movement of the littered living.

Солдаты вошли на выступ и стали присвечивать вниз фонариками, постреливая из пистолетов в тех, кто казался им живым. Но недалеко от Дины кто-то по-прежнему сильно стонал.

The soldiers entered the ledge and began to shine down with flashlights, firing pistols at those who seemed to them alive. But not far from Dina, someone was still moaning heavily.

Она услышала, как ходят рядом, уже по трупам. Это немцы спустились, нагибались, что-то снимали с убитых, время от времени стреляя в шевелящихся.

She heard walking nearby, already over the corpses. It was the Germans who descended, bent down, took something off the dead, from time to time shooting at the moving ones.

Тут же ходил и полицай, который смотрел ее до­кументы и забрал сумочку: она узнала его по го­лосу.

A policeman walked right there, looked at her documents and took her purse: she recognized him by his voice.

Один эсэсовец наткнулся на Дину, и она показа­лась ему подозрительной. Он посветил фонариком, приподнял ее и стал бить. Но она висела мешком и не подавала признаков жизни. Он ткнул ее сапогом в грудь, наступил на правую руку так, что рука хрустнула, но не выстрелил и пошел, балансируя, по трупам дальше.

One SS man stumbled upon Dina, and she seemed suspicious to him. He shone a flashlight, lifted her up and began to beat. But she hung like a sack and showed no signs of life. He jabbed her in the chest with his boot, stepped on her right hand so that the hand crunched, but did not shoot, and went, balancing, over the corpses further.

Через несколько минут она услышала голос на­верху:

A few minutes later she heard a voice from upstairs:

— Демиденко! Давай прикидай!

— Demidenko! Come on guess!

Зазвякали лопаты, послышались глухие удары песка о тела, все ближе, и наконец груды песка стали падать на Дину.

Shovels rattled, there were heard the dull blows of sand on the bodies, getting closer, and finally piles of sand began to fall on Dina.

Ее заваливало, но она не шевелилась, пока не засыпало рот. Она лежала лицом вверх, вдохнула в себя песок, подавилась и тут, почти ничего не со­ображая, забарахталась в диком ужасе, готовая уж лучше быть расстрелянной, чем заживо закопанной.

She was flummoxed, but she did not move until her mouth filled up. She lay face up, inhaled sand, choked, and then, almost without thinking, floundered in wild horror, ready to be shot rather than buried alive.

Левой, здоровой рукой она стала сгребать с себя песок, захлебывалась, вот-вот могла закашляться и из последних сил давила в себе этот кашель. Ей ста­ло легче. Наконец она выбралась из-под земли.

With her left, healthy hand, she began to rake sand from herself, choked, was about to cough, and with all her strength she suppressed this cough in herself. She felt better. Finally she got out of the ground.

Они там наверху, эти украинские полицаи, видимо, устали, после тяжкого дня, копали, лениво и только слегка присыпали, побросали лопаты и уш­ли. Глаза Дины были полны песку. Кромешная тьма, тяжелый мясной дух от массы свежих трупов.

They are up there, these Ukrainian policemen, apparently tired, after a hard day, they dug, lazily and only lightly sprinkled, abandoned their shovels and left. Dina's eyes were full of sand. Pitch darkness, heavy meaty spirit from the mass of fresh corpses.

Дина определила ближайшую песчаную стену, долго, долго, осторожно подбиралась к ней, потом встала и принялась левой рукой делать ямки. Так прижимаясь к этой стене, она делала ямки, поднимаясь пядь за пядью, каждую секунду рискуя сор­ваться.

Dina identified the nearest sandy wall, for a long, long time, cautiously approached it, then stood up and began to make holes with her left hand. So clinging to this wall, she made holes, rising span by span, every second risking breaking.

Наверху оказался куст, она его нащупала, отчаян­но уцепилась и, когда переваливалась через край, услышала тихий голос, от которого чуть не кину­лась обратно:

There was a bush at the top, she groped for it, desperately clung to it, and when she was over the edge, she heard a quiet voice, from which she almost rushed back:

— Тетя! Не бойтесь, я тоже живой. Это был мальчик, в майке и трусиках, он вылез, как и она. Мальчик дрожал.

• Uncle! Don't be afraid, I'm alive too. It was a boy, in a T-shirt and shorts, he got out, like her. The boy was trembling.

— Молчи! — шикнула она на него. — Ползи за мной.

• Shut up! she hissed at him. - Follow me.

И они поползли куда-то, молча, без звука.

And they crawled somewhere, silently, without a sound.

Они ползли чрезвычайно долго, медленно, на­тыкаясь на обрывы, сворачивая, и ползли, очевидно, всю ночь, потому что начало светать. Тогда они нашли кусты и залезли в них.

They crawled for an extremely long time, slowly, bumping into cliffs, turning, and crawling, apparently, all night, because it began to get light. Then they found the bushes and climbed into them.

Они были на краю большого оврага. Недалеко увидели немцев, которые пришли и стали сортиро­вать вещи, складывать их. У них там вертелись и собаки на поводках. Иногда приезжали грузовики за вещами, но чаще — просто конные площадки.

They were on the edge of a large ravine. Not far away we saw the Germans, who came and began to sort things, put them together. They also had dogs on leashes. Sometimes trucks came for things, but more often they were just horse-riding grounds.

Когда рассвело, они увидели бежавшую старуху, за ней мальчика лет шести, который кричал: «Бабушка, я боюсь!» Но старуха от него отмахивалась. Их догнали два немецких солдата и застрелили: сна­чала старуху, потом малыша.

When it dawned, they saw an old woman running, followed by a boy of six years old, who shouted: “Grandma, I’m afraid!” But the old woman waved him off. They were overtaken by two German soldiers and shot: first the old woman, then the baby.

Потом по противоположной стороне оврага чело­век семь немцев привели двух молодых женщин. Они спустились пониже в овраг, выбрали ровное место и стали по очереди насиловать этих женщин. Удовлетворившись, закололи женщин кинжалами, так что те и не вскрикивали, — а трупы так оста­вили, голые, с раскинутыми ногами.

Then, on the opposite side of the ravine, about seven Germans brought two young women. They descended lower into the ravine, chose a level place and began to rape these women in turn. Satisfied, they stabbed the women with daggers, so that they did not cry out, and the corpses were left like that, naked, with their legs spread out.

Немцы постоянно проходили то внизу, то поверху, разговаривали. Все время стояла стрельба где-то тут, рядом. Столько стрельбы, что Дине стало ка­заться, будто она всегда была, и вообще не прекра­щалась, что она и ночью была.

The Germans constantly passed either below or above, talking. All the time there was shooting somewhere nearby. So much shooting that it began to seem to Dina as if she had always been, and did not stop at all, that she had been at night.

Они с мальчиком лежали, забывались, просыпа­лись. Мальчик сказал, что его зовут Мотя, что у него никого не осталось, что он упал вместе с отцом, когда стреляли. Он был хорошенький, с красивыми глазами, которые смотрели на Дину, как на спаси­тельницу. Она подумала, что, если удастся спастись, она усыновит его.

She and the boy lay, forgot, woke up. The boy said that his name was Motya, that he had no one left, that he fell with his father when they shot. He was pretty, with beautiful eyes that looked at Dina as a savior. She thought that if she managed to escape, she would adopt him.

К вечеру у нее начались галлюцинации: пришли к ней отец, мать, сестра. Они были в длинных бе­лых халатах, все смеялись и кувыркались. Когда Дина очнулась, над ней сидел Мотя и жалобно го­ворил:

By evening, she began to hallucinate: her father, mother, sister came to her. They were in long white coats, all laughing and somersaulting. When Dina woke up, Motya was sitting over her and plaintively said:

— Тетя, не умирайте, не оставляйте меня.

“Aunt, don’t die, don’t leave me.

Она с большим трудом сообразила, где находится. Поскольку стало опять темно, они выбрались из кустов и поползли дальше. Днем Дина наметила путь: по большому лугу к роще, видневшейся вда­ли. Иногда она забывалась, приподнималась, тогда Мотя цеплялся за нее, прижимал к земле.

It was with great difficulty that she realized where she was. As it became dark again, they got out of the bushes and crawled on. In the afternoon, Dina charted a path: along a large meadow to a grove that could be seen in the distance. Sometimes she forgot, rose, then Motya clung to her, pressed her to the ground.

Кажется, она теряла сознание, потому что однаж­ды свалилась в овраг. Они не ели и не пили боль­ше суток, но об этом мысль не приходила. Это был какой-то шок.

It seems that she was losing consciousness, because one day she fell into a ravine. They did not eat or drink for more than a day, but the thought did not come to them. It was some kind of shock.

Так они ползли еще ночь, пока не стало светать. Впереди были кусты, в которых они решили спря­таться, и Мотя полез разведать. Они так делали много раз, и если там все благополучно, Мотя дол­жен был шевельнуть кустом. Но он пронзительно закричал:

So they crawled for another night, until it began to get light. There were bushes ahead, in which they decided to hide, and Motya climbed up to scout. They did this many times, and if everything is all right there, Motya should have moved the bush. But he screamed piercingly:

Тетя, не ползите, тут немцы!

Aunt, don't crawl, the Germans are here!

     И раздались выстрелы. Его так на месте и убили. На ее счастье, немцы не поняли, что кричал Мо­тя. Она отползла назад, очутилась среди какого-то песка. Она сделала ямку, потом аккуратно засыпала ее холмиком, воображая, что хоронит Мотю, своего спутника, — и поплакала. Она была уже как по­мешанная.

And shots rang out. He was killed on the spot. Fortunately for her, the Germans did not understand what Motya was shouting. She crawled back, found herself among some sand. She made a hole, then carefully covered it up with a mound, imagining that she was burying Motya, her companion, and wept. She was already insane.

Светало, и Дина обнаружила, что сидит, покачи­ваясь, прямо на дороге, что слева заборы, проулок, мусорная свалка.

It was dawning, and Dina found herself sitting, swaying, right on the road, that on the left there were fences, an alley, a garbage dump.

Она бросилась ползком на свал­ку, зарылась в мусор, набросала на себя всяких тря­пок, коробок, надела на голову драную корзину — «верейку», чтобы под ней дышать.

She crawled to the dump, buried herself in the garbage, threw all kinds of rags, boxes on herself, put a tattered basket on her head - a “string” to breathe under it.

Лежала так, затаившись. Однажды прошли мимо немцы, остановились, закурили.

She lay like that, hiding. Once the Germans passed by, stopped, lit a cigarette.

Прямо перед собой, на краю огорода, она увидела два зеленых помидора. Чтобы достать их, надо было подползти. Вот только тут ей захотелось пить, и начались муки.

Right in front of her, on the edge of the garden, she saw two green tomatoes. You had to crawl to get them. It was only then that she wanted to drink, and the torment began.

Она старалась думать о чем угодно, закрывала глаза, убеждала себя, приказывала не думать, а ее, как магнитом, поворачивало в сторону помидоров. Она не вылезла и пролежала дотемна.

She tried to think about anything, closed her eyes, convinced herself, ordered her not to think, and she, like a magnet, was turned towards the tomatoes. She did not get out and lay until dark.

Лишь в сплошной темноте выбралась, нащупала помидоры, съела и опять поползла на животе. Она уже столько наползалась, что, кажется, разучилась ходить на ногах.

Only in complete darkness she got out, felt for the tomatoes, ate them and crawled again on her stomach. She had already crawled so much that she seemed to have forgotten how to walk on her feet.

Ползла долго, провалилась в окоп с колючей про­волокой, забывалась. Под утро увидела хату, за ней сарай и решила забраться в этот сарай. Он не был заперт, но едва она влезла, во дворе тявкнула собака. Залаяли соседние собаки. Ей показалось, что лаяли сотни собак — так не нужен был ей этот шум.

She crawled for a long time, fell into a trench with barbed wire, and forgot herself. In the morning I saw a hut, behind it a barn and decided to climb into this barn. It wasn't locked, but as soon as she got in, a dog barked in the yard. The neighboring dogs barked. It seemed to her that hundreds of dogs were barking - she did not need this noise so much.

Вышла сонная хозяйка, закричала:

The sleepy hostess came out and shouted:

— Тихо, Рябко!

• Quiet, Ryabko!

Она заглянула в сарай и увидела Дину. Вид у хо­зяйки был хмурый, и когда она стала расспраши­вать, кто такая Дина да почему здесь. Дина вдруг стала врать, что идет с рытья окопов, издалека, заб­лудилась, решила в сарае переночевать. Спросила дорогу к коменданту города.

She looked into the barn and saw Dinah. The hostess looked gloomy, and when she began to ask who Dina was and why she was here. Dina suddenly began to lie that she was coming from digging trenches, from afar, she got lost, she decided to spend the night in a barn. She asked for directions to the city commandant.

— А дэ ж ты була?

• And where are you bula?

— У Билий Церкви.

• At Bily Church.

— У Билий Церкви? И оцэ тут — дорога з Билои Церквы? Ну, ну...

• At Bily Church? And otse here - the road from Biloy Church? Oh well...

Вид у Дины был, конечно, аховый: вся в засох­шей крови, в грязи и песке, туфли потеряла еще в карьере, чулки изорвались.

Dina's appearance was, of course, terrible: all in dried blood, in mud and sand, she lost her shoes in a quarry, her stockings were torn.

На шум вышли соседки, понемногу окружили Дину, разглядывали. Хозяйка позвала сына, маль­чика лет шестнадцати.

The neighbors came out to the noise, gradually surrounded Dina, looked at her. The hostess called her son, a boy of about sixteen.

— Ваньке, иды приводы нимця, мы ий, зараз покажем дорогу.

• Vanka, ides drives him, we will show the way at once.

Дина стояла и понимала, что она не может побе­жать — сил нет, и потом эти бабы закричат, спустят собак. Хозяйку они называли Лизаветой.

Dina stood and understood that she could not run - she had no strength, and then these women would scream, let the dogs go. They called the hostess Lizaveta.

Немцы, видимо, были близко, потому что Ванько почти сразу привел офицера.

The Germans, apparently, were close, because Vanko almost immediately brought an officer.

— Ось, пан, юда!

• Axis, sir, Yuda!

Офицер оглядел Дину, кивнул:

The officer looked at Dina, nodded:

— Ком.

— Com.

И пошел по тропинке вперед. Дина за ним. Он ничего не говорил, только поглядывал, идет ли она. Она сложила руки на груди, сжалась, ей стало хо­лодно, болела правая рука — она была в крови, болели ноги — они были разбиты.

And went ahead along the path. Dean is behind him. He didn't say anything, just looked to see if she was coming. She folded her arms across her chest, clenched, she felt cold, her right arm ached - it was covered in blood, her legs ached - they were broken.

Вошли в одноэтажный кирпичный дом, где де­сятка два солдат завтракали, пили кофе из алю­миниевых кружек. Дина хотела сесть в углу на стул, но офицер закричал — тогда она села на пол.

We entered a one-story brick house, where two dozen soldiers were having breakfast, drinking coffee from aluminum mugs. Dina wanted to sit on a chair in the corner, but the officer shouted - then she sat down on the floor.

Вскоре немцы стали брать винтовки и расходить­ся. Остался лишь один солдат — дневальный. Он ходил, убирал, показал Дине на стул: садись, мол, ничего.

Soon the Germans began to take rifles and disperse. There was only one soldier left - the orderly. He walked, cleaned, showed Dina to a chair: sit down, they say, nothing.

Она пересела на стул. Солдат посмотрел в окно и подал Дине тряпку, показывая, чтобы она про­терла стекла. Окно было большое, чуть не во всю стену, в частых переплетах, как на веранде. И тут сквозь окно Дина увидела, что ползала она вокруг да около Яра и попала опять в то же место, откуда бежала.

She moved to a chair. The soldier looked out the window and handed Dina a rag, indicating that she should wipe the glass. The window was large, almost the length of the wall, with frequent bindings, as on a veranda. And then, through the window, Dina saw that she was crawling around and around Yar and again ended up in the same place from which she had fled.

Солдат стал тихо говорить. Дина его понимала, но он думал, что она не понимает, и изо всех сил ста­рался втолковать:

The soldier began to speak softly. Dina understood him, but he thought that she did not understand, and tried his best to explain:

— Ты пойми хоть немножко. Начальство ушло. Я даю тебе тряпку, чтобы ты удрала. Ты вытирай ок­но и смотри в окно, куда удрать. Да пойми же, думм-копф, дурная голова!

“You understand a little. The leadership is gone. I give you a rag to run away. You wipe the window and look out the window where to escape. But understand, dumm-kopf, you stupid head!

Он говорил сочувственно. Дина подумала, что это не похоже на провокацию. Но тогда она была в таком состоянии, что не верила уже ничему. На всякий случай вертела головой с непонимающим видом.

He spoke sympathetically. Dina thought it didn't sound like a provocation. But then she was in such a state that she no longer believed anything. Just in case, she turned her head in an uncomprehending look.

Солдат с досадой сунул ей веник и послал под­метать соседний домик, где вообще не было никого. Дина заметалась, готовая бежать, но послышался шум и плач.

Annoyed, the soldier thrust a broom into her and sent her to sweep the neighboring house, where there was no one at all. Dina rushed about, ready to run, but there was noise and crying.

Явились офицер с Ваньком, сыном Лизаветы, ве­дя двух девушек лет по пятнадцати-шестнадцати.

An officer appeared with Vanka, Lizaveta's son, leading two girls fifteen or sixteen years old.

Девчонки кричали, рыдали, бросались на землю и пытались целовать сапоги офицера, умоляли зас­тавить делать их все, что угодно, спать с ними, толь­ко не расстреливать.

The girls screamed, sobbed, threw themselves on the ground and tried to kiss the officer's boots, begged to be forced to do whatever they wanted, to sleep with them, but not to shoot them.

Они были в одинаковых чистеньких темных платьях, с косичками.

They were in the same clean dark dresses, with pigtails.

— Мы из детдома! — кричали они. — Мы не зна­ем, кто мы по национальности. Нас принесли груд­ными!

We are from the orphanage! they shouted. We don't know who we are by nationality. They brought us breastfeeding!

Офицер смотрел, как они валяются, и отодвигал ноги. Велел им и Дине следовать за ним.

The officer watched them roll and moved his legs away. He told them and Dina to follow him.

Вышли на ту площадь, где раздевали. Здесь по-прежнему валялись кучи одежды, туфель. За ве­щами, в сторонке, сидели тридцать или сорок ста­риков, старух и больных. Верно, это были остатки, выловленные по квартирам.

They went out to the square where they undressed. There were still heaps of clothes and shoes lying around. Behind things, on the sidelines, sat thirty or forty old men, old women and sick people. True, these were the remains fished out from the apartments.

Одна старуха лежала парализованная, заверну­тая в одеяло.

One old woman lay paralyzed, wrapped in a blanket.

Дину и девочек посадили к ним. Девочки тихо плакали.

Dina and the girls were put in with them. The girls were crying quietly.

Они сидели под каким-то уступом, а по уступу прохаживался туда-сюда часовой с автоматом. Дина исподлобья следила за ним, как он то удаляется, то приближается. Он заметил это, стал нервничать и вдруг закричал яростно, по-немецки:

They were sitting under some kind of ledge, and a sentry with a machine gun was walking up and down the ledge. Dina watched him from under her brows, as he moved away, then approached. He noticed this, became nervous, and suddenly shouted furiously, in German:

— Что ты следишь? Не смотри на меня! Я ни-че-го не могу тебе сделать. У меня тоже дети есть!

— What are you watching? Do not look at me! I can't do anything for you. I also have children!

К ней подсела девушка в гимнастерке и шинели — увидела, что Дина дрожит от холода, и прикры­ла ее шинелью. Они тихо разговорились. Девушку звали Любой, ей было девятнадцать лет, она служила медсестрой и попала в окружение.

A girl in a tunic and overcoat sat down next to her - she saw that Dina was shivering from the cold, and covered her with an overcoat. They spoke quietly. The girl's name was Lyuba, she was nineteen years old, she served as a nurse and was surrounded.

Подъехал грузовик с советскими военнопленны­ми, у всех были лопаты. Старики в ужасе заволно­вались: неужели будут закапывать живьем? Но один из пленных посмотрел издали, сказал:

A truck with Soviet prisoners of war drove up, everyone had shovels. The old people were terrified: would they really be buried alive? But one of the prisoners looked from a distance, said:

— Вам повезло.

• What a score.

Всех стали поднимать и загонять в кузов этого же грузовика. Двое солдат подняли старуху в оде­яле и, как бревно, сунули в кузов, там ее подхвати­ли на руки.

Everyone was lifted up and driven into the back of the same truck. Two soldiers lifted the old woman in a blanket and, like a log, thrust her into the truck, where they picked her up.

Кузов был открытый, с высокими бортами. Один немец сел в кабину, другой в кузов, и четверо по­лицаев поместились по бортам.

The body was open, with high sides. One German sat in the cab, the other in the back, and four policemen fit on the sides.

Куда-то повезли.

They took me somewhere.

Трудно было усмотреть в этом какую-то знамени­тую немецкую логику или последовательность: од­них раздевали, других нет, одних добивали, других оставляли медленно умирать, тех везли сюда, этих отсюда...

It was hard to see any famous German logic or sequence in this: some were undressed, others were not, some were finished off, others were left to die slowly, those were brought here, those from here ...

Грузовик приехал на улицу Мельникова, где бы­ло большое автохозяйство. На просторный двор вы­ходило много ворот гаражей и мастерских. Откры­ли одни ворота — оказалось, что там набито людей как селедок, они кричали, задыхались — так и вы­валились из ворот. Среди прочих вывалилась ста­рушка и сразу же стала мочиться под дверью. Не­мец закричал и выстрелил ей в голову из пистолета.

The truck arrived at Melnikova Street, where there was a large car fleet. Many gates of garages and workshops overlooked the spacious courtyard. They opened one gate - it turned out that it was full of people like herrings, they screamed, choked, and fell out of the gate. Among others, an old woman fell out and immediately began to urinate under the door. The German screamed and shot her in the head with a pistol.

Парализованную старуху в одеяле вынули из ку­зова и сунули в гараж прямо по головам. С тру­дом, под крики и визг, немцы поднатужились и закрыли эти ворота, вкатив туда же и труп убитой, и стали озабоченно говорить между собой, что нет мест.

A paralyzed old woman in a blanket was taken out of the back and thrust into the garage right over her head. With difficulty, amid screams and squeals, the Germans pulled themselves together and closed these gates, rolling in the corpse of the murdered woman, and began to anxiously say among themselves that there were no places.

Это сюда загнали на ночь толпу с улицы, и имен­но здесь люди сидели по нескольку суток, ожидая очереди на расстрел.

It was here that the crowd was driven from the street for the night, and it was here that people sat for several days, waiting in line for execution.

Дина понимала немецкую речь, слушала и сооб­ражала: что же дальше?

Dina understood German speech, listened and thought: what's next?

Машина стала задним ходом сдавать из двора. Не­мец из кузова спрыгнул, остались четыре полицая: двое у кабины, двое у бортов, но они сели не у са­мого заднего борта, а ближе к середине. Они выгля­дели усталыми, но не злыми.

The car began to reverse out of the yard. The German jumped off the body, four policemen remained: two at the cab, two at the sides, but they did not sit at the very rear side, but closer to the middle. They looked tired, but not angry.

Дина и Люба стали сговариваться: надо прыгать.

Dina and Lyuba began to agree: we must jump.

Будут стрелять — пусть. По крайней мере будет быстрая смерть, а не ждать очереди.

If they shoot, let them. At least there will be a quick death, and not wait in line.

Поехали быстро. Люба прикрыла Дину от ветра шинелью. Петляли по улицам. Оказались на Шулявке, двигались куда-то к Брест-Литовскому шоссе.

Let's go fast. Lyuba covered Dina from the wind with an overcoat. Looped through the streets. We ended up on Shulyavka, moving somewhere to the Brest-Litovsk highway.

Покрытая шинелью. Дина перевалилась через зад­ний борт и прыгнула на большом ходу. Она упала, разбилась в кровь о мостовую, но с машины ее не заметили. А может, не захотели заметить?

Covered with an overcoat. Dina rolled over the tailgate and jumped at high speed. She fell, smashed into blood on the pavement, but she was not noticed from the car. Or maybe they didn't want to notice?

Ее окружили прохожие. Она стала бормотать, что вот ехала, надо было сойти у базара, а шофер не понял, она решила спрыгнуть... Ей и верили и не верили, но вокруг она видела человеческие глаза. Ее быстро увели во двор.

Passers-by surrounded her. She began to mutter that she was driving, she had to get off at the bazaar, but the driver did not understand, she decided to jump off ... She was believed and not believed, but around her she saw human eyes. She was quickly taken to the yard.

Еще через полчаса она была у жены своего брата, польки по национальности. Всю ночь грели воду и отмачивали на ее теле сорочку, влипшую в раны.

Half an hour later she was with her brother's wife, a Pole by nationality. All night they heated water and soaked a shirt on her body, stuck in wounds.

Д. М. Проничева потом много раз еще была на краю гибели, скрывалась в развалинах, в Дарнице, затем по селам под именем Нади Савченко. Ее де­тей спасли люди, она долго разыскивала их и наш­ла в самом конце войны. В 1946 г. она была свиде­телем обвинения на Киевском процессе о фашист­ских злодеяниях на Украине. [Но из-за последовав­шего вскоре разгула антисемитизма она стала скры­вать, что спаслась из Бабьего Яра, скрывала опять, что она — еврейка, опять ее выручала фамилия «Проничева».]

D. M. Pronicheva was then many times on the verge of death, hiding in the ruins, in Darnitsa, then in the villages under the name of Nadia Savchenko. Her children were saved by people, she searched for them for a long time and found them at the very end of the war. In 1946, she was a witness for the prosecution at the Kyiv trial of fascist atrocities in Ukraine. [But because of the rampant anti-Semitism that soon followed, she began to hide the fact that she had escaped from Babi Yar, she again hid that she was a Jewess, again the surname “Pronicheva” helped her out.]

Она вернулась в Киевский театр кукол, где ра­ботает и поныне актрисой-кукловодом. [Мне стоило огромного труда, убедить ее рассказать, как ей, единственной из расстрелянных в сентябре 1941 г. 70.000 евреев, удалось спастись, она не верила, что это может быть опубликовано и что это кому-нибудь нужно. Ее рассказ длился несколько дней и переме­жался сердечными приступами. Это было в том же доме на улице Воровского, откуда она уходила в Бабий Яр, в старой разрушающейся комнате.

She returned to the Kyiv Puppet Theater, where she still works as an actress-puppeteer. [It cost me a lot of work to convince her to tell how she, the only one of the 70,000 Jews shot in September 1941, managed to escape, she did not believe that it could be published and that anyone needed it. Her story lasted several days and was punctuated by heart attacks. It was in the same house on Vorovsky Street, from where she left for Babi Yar, in an old crumbling room.

Толь­ко в 1968 г. Д. М. Проничевой удалось выхлопотать маленькую квартиру в новом доме, и она прислала мне письмо, где писала, что после выхода этой кни­ги к ней приходил один киевлянин, сказавший, что он тоже спасся из Яра. Он тогда был совсем ребен­ком и вылез, как и Мотя, его скрывала украинская семья, он принял их фамилию, в паспорте у него стоит «украинец», и он никогда никому не расска­зывал, что он из Бабьего Яра. Судя по деталям, которые он помнит, рассказ его правдив. Но он просто так посидел, повспоминал — и ушел, не наз­вав себя.]

Only in 1968, D. M. Pronicheva managed to secure a small apartment in a new house, and she sent me a letter, where she wrote that after the publication of this book, a resident of Kyiv came to her, saying that he, too, had escaped from the Yar. He was just a child then and got out, like Motya, he was hidden by the Ukrainian family, he adopted their last name, he has “Ukrainian” in his passport, and he never told anyone that he was from Babi Yar. Judging by the details that he remembers, his story is true. But he just sat there, remembered, and left without naming himself.]